Я сам себе дружина! - Страница 44

– Батюшка, за стол пожалуй! – донёсся её звонкий голос. – Гости у нас.

Кузнецы поплескались водою, шумно пофыркали, вытираясь, и вошли в избу, почтительно кланяясь низкой притолоке.

Первым зашёл Зычко. Увидев на лавке Мечеслава, чуть поднял брови, но приветил знатного гостя поклоном в полпояса. Мечеслав поднялся и ответил таким же поклоном – род родом, но в доме хозяин кузнец. За ним шагнул беловолосый крепкий парень, голый по пояс, почти такой же крепкий, как Зычко, но с лицом и руками, ещё только едва тронутыми пятнышками мелких ожогов. По всему – тот самый Поярок. Увидев сына вождя, в плаще, с волчьим колпаком, лежавшим рядом на лавке, с воинской гривною на шее, вытаращил глаза и торопливо поклонился в пояс. Этому Мечеслав только кивнул.

Уселись за стол. Зычко первую ложку кинул в огонь – Кутному Богу. Так же ели и в городцах. Мечеслав поглядел на Зычко, ожидая, что обед начнёт хозяин дома – как у лесных костров есть первым начинал старший, а в доме – Дед, и обнаружил, что трое сотрапезников выжидающе смотрят на него. Видать, тут больше считались со старшинством рода, а не лет. Пришлось Мечеславу произнести:

– Ну, хлеб да соль.

– Хлеба-соли кушати! – в три голоса отозвались кузнец с дочерью и молотобоец и принялись за еду.

Готовила Бажера вкусно. Селянский хлеб, по размышлению, Мечеславу тоже понравился. Он был попышней, помягче лесного, и в него явно не добавляли желудей.

За едою все молчали, но стоило Мечеславу поднять голову от общего блюда, как он встречал три сошедшихся на нём взгляда – оценивающий самого кузнеца, нежный Бажеры и напуганно-любопытный – Поярка. И испуга во взгляде парня, старше сына вождя года на два-три, шире в плечах на пядь и выше на полголовы, было явно больше, чем любопытства. Мечеслав насупился и больше глаз от ложки не отрывал. Подавится ещё со страху-то.

После еды, утеревшись лежавшими на столе полотенцами, кузнецы снова поклонились Мечеславу и отправились в кузню – Поярок, кажется, с нескрываемым облегчением. Бажера с горшком, сковородою и ложками, подалась на родник – мыть. С её слов, тут неподалёку из земли бил ключ, в котором по утрам плавали рыжые ржавые космы – они-то и навели Зычко на мысль о богатстве железа в здешней топи. А Мечеслав вышел во двор, разрываясь между желанием немедля пуститься в обратный путь – пусть даже и по болоту – и… и всё-таки дождаться ночи, чтоб снова делить с Бажерой скрипучие полати.

Во дворе его окликнул Зычко. От кузни веяло жаром. Ухали меха – Поярок разогревал приостывший за время обеда горн.

– Мы тут, господин лесной, серпы куём. Не хочешь с ковадлом поиграть? У вас же, поди, и глаз, и рука получше нашего…

Мечеслав до того измаялся от распиравших голову мыслей, что в первое мгновение даже обрадовался и шагнул вперёд – занятые руки самое лучшее средство для того, чтоб в голове прояснело. Но тут же опомнился, покрутил головою:

– Я же воин. Мне нельзя касаться серпа – ниву испорчу.

Кузнец посмотрел странно – но вроде бы с одобрением.

– Понимаешь… ну так и то пойми, воин лесной – судьбы у тебя с дочерью моей разные. Совсем. Не хочешь ниву портить – добро, так и жизнь ей не порть. Не будет она твоей женою.

Мечеслав изумлённо воззрился на Зычко. Ему-то откуда знать, что он приходил вести речь о женитьбе?

То есть о том, что её не будет, конечно, но всё равно…

Кузнец усмехнулся:

– Господин лесной, я, ясное дело, понимаю, кто я и кто ты. И из болота ты меня вытаскивал, и с хазарской дюжиной мы всем городом не сладили, а ты б, поди, её один, как бирюк овец, порезал…

«Ну, один бы, может, и не порезал…»

– …И в вешках на болоте ты побольше моего смыслишь… – ухмылка кузнеца стала особенно заметной. – А только ты и то помни, что я на свете вдвое больше твоего живу. И повидал кой-чего. Не заметить, что меж вами с Бажеркой вышло – совсем уж без памяти мне лежать надо было. А ты молодой. Понимать мало чего понимаешь, а сердце зачерстветь не успело. Ясное дело, свататься пришёл.

Мечеслав помотал головою.

– Да я… я уж знаю, что не выйдет у нас…

– А если так, то и вовсе хорошо, – глаза кузнеца вовсе оттаяли, – а от того, что я раньше говорил, не отказываюсь – наш дом – твой. Всегда рады.

И с этими словами Зычко чуть качнул головою, и развернулся к кузне.

Как ни странно, от беседы с кузнецом стало немного легче, и уйти немедля больше не тянуло. Но голова всё продолжала гудеть. Мечеслав вскочил на забор и уселся на верхней жердине плетня. Ощущение было знакомое – точно на ветке, в дозоре или в засаде. Да и ветер обдувал голову – Мечеслав спохватился, что вышел во двор простоволосым, надел колпак. Странно всё же. Даже когда впервые он взял вражью жизнь в бою – не из самострела, клинком, увидел, как гаснет жизнь – а с ней ярость, ненависть, страх – в чёрных глазах с синеватыми белками, почувствовал на руках горячую хазарскую кровь, почувствовал, как клинок входит в живую плоть, – и тогда он не был настолько… ошеломлённым.

– Батюшка лесной!

Не то чтобы Мечеслав не приметил статную, хоть и невеликого роста, молодку в рогатой кике, но просто думал, что она идёт мимо по своим делам. А что поглядывает на него, как ей кажется, украдкой – так тут все на него глазели. А вот того, что селянка повернётся к нему и заговорит – не ждал. И уж тем паче обращения «батюшка» от женщины, мало в матери ему не годящейся.

Голубоглазая молодуха с круглым скуластым лицом тем временем подошла ещё ближе, опустив глаза и улыбаясь.

– Подарок вот тебе, батюшка лесной, принесла. – И с этими словами селянка в кике решительно водрузила на колени ошеломлённого «батюшки» лукошко с чем-то, завёрнутым в неизменное полотенце. Пахло… сыром вроде бы пахло.